В фб в записи про когнитивную архитектуру Юля задала замечательный вопрос: «, а чем «цвета фуксии» принципиально отличается от «как лайм» в отношении аромата?»
Это прекрасный вопрос, очень рада что кто-то так внимательно меня читает, потому что с первого взгляда ответ не очевиден.
На самом деле между «цветом фуксии» и «ароматом лаванды» том числе количественная разница. Для запахов отвлеченных названий нет вообще, для цветов — все цвета радуги+черный, белый, серый, как минимум. То есть цвета имеют имена, не только только «как фуксия» и «как лайм».
Про «цвет фуксии» знают и те, кто фуксию в глаза не видел — представляют себе сразу плашку с цветом, или иной близкий пример. Не все знают как пахнет лаванда, зато почти все знают, что такое лавандовый цвет в совершенном отрыве от картинки «цветок лаванды». Когда мы говорим «лавандовый» — в уме, скорее всего, всплывает платье или интерьер в стиле прованс, а не цветок лаванды (который вообще не всплывет, если мы не видели его живьем). Лавандовый цвет окружает нас довольно уверенно без привязки к лаванде — тени, мороженое, постельное белье, платья-ткани, много всего. Он — часть нашей повседневности. Если совсем огрубить, то мысленный путь между тем цветом, который мы хотим определить до плашки (И СЛОВА) с цветом «фуксия» или «лавандовый» — короче, чем до изображения лаванды или фуксии (и слова). Фуксиевая помада — очень близка, а цветок — далеко.
И раньше, до изобретения искусственных красителей, в языке (и, вероятно, в распознании цветов тоже) было все не так. Процитирую прекрасную книгу Пастуро «Зеленый. История цвета», в которой он исследует зеленый цвет:
«Я, со своей стороны, склонен думать, что, если в некоем социуме не встречается (либо крайне редко встречается) название определенного цвета, это объясняется тем, что данный цвет играет малозаметную роль в разных областях деятельности, в социальных связях, в религиозной жизни, в символике и в художественном творчестве. Проблемы цвета не сводятся к области биологии или нейробиологии, это в первую очередь проблемы социального и культурного свойства. Для историка цвет «создается» прежде всего обществом, а не природой или совместной работой зрительного аппарата и мозга. Древние греки, конечно же, прекрасно различали зеленый, но поводы к тому, чтобы обозначать этот цвет в письме, очевидно, были нечастыми и не очень важными. Зеленый цвет упоминался в повседневной устной речи, но редко фигурировал в письменной. Зато он, как и синий, присутствовал в живописи: сохранившиеся произведения искусства свидетельствуют о том, что художники изображали зеленый цвет начиная с древнейших эпох, причем использовали для этого большой набор пигментов (малахит, зеленые земли и даже искусственные зеленые красители на медной основе).»
Мне кажется, мы можем провести параллели между прогрессом в области создания искусственных цветов и искусственных запахов. Язык за этим не всегда быстро успевает. Но путь тот же самый: первоначально длинная цепочка становится короткой.
(http://telegra.ph/file/40299cc417e3c28b5b406.jpg)Ведь изначально названия цветов (по-видимому, кроме красного, черного и белого) тоже извлекались из предметов, которые ими обладали. Вот пример с зеленым из той же книги: Пастуро пишет, что в древнегреческом (судя по письменным источникам) до некоторого времени не было слова, которое обозначал бы зеленый цвет.
«Только в эпоху эллинизма зеленый обретет яркость, и слово prasinos, прежде встречавшееся крайне редко, начнет играть в лексике все более и более заметную роль и даже соперничать с glaukos и chlorus. Этимологически прилагательное prasinos означает «цвета порея», однако начиная с III–II веков до нашей эры prasinos сплошь и рядом употребляется для обозначения всех насыщенных зеленых и в особенности темнозеленых тонов. Возможно, эти перемены происходят под влиянием латыни, которая, в отличие от греческого, не испытывает никаких трудностей, когда нужно подобрать название для зеленого.
…..В отличие от древнегреческого, латинский язык не испытывает ни малейших трудностей при обозначении зеленого. У него есть базовое понятие с обширной семантической и хроматической зоной действия: viridis. От этого слова произошли все названия зеленого в романских языках: французское vert, итальянское и испанское verde. Этимологически viridis относится к большому гнезду слов, которые связаны с представлением о силе, росте, жизни: virere (быть зеленым, быть сильным), vis (сила), vir (мужчина), ver (весна), virga (стебель, побег), а возможно, даже virtus (мужество, добродетель). В I веке до нашей эры энциклопедист Варрон, «ученейший из римлян», по словам его друга Цицерона, в своей истории латинского языка предлагает этимологию, которую подхватят ученые всех последующих эпох, не исключая и наши дни: «Viride est id quod habet vires» – «Зеленое есть то, что обладает мощью» (в буквальном переводе – «то, что имеет силы»).»
Таким образом, то, что началось с того же «указания на источник» с веками практики словоупотребления и, что немаловажно, употребления по отношению к «искусственным», созданным человеком цветам (Пастуро пишет как раз про пигменты, ткани, посуду), из «как порей» появилось «зеленый» (а семантическое поле осталось, как вы видите)
Так что теперь у нас нет проблем с тем чтобы считать зеленый цвет — просто зеленым цветом, «фуксию» равной «мандженте» и обе категории — абстрактными, а не привязанными жестко к цветку.
Но это долгий путь для языка и для когнитивной архитектуры мозга. Думаю, развитие искусственных методов получения новых одорантов и их распространение во все сферы жизни изменит наше сознание и наш язык. Ну или не наш, с наших потомков.
Но это, конечно, неточно.
