Недавно я нашла блог, на который не могу наглядеться — Death/Scent
Тема его, как понятно из названия — запахи и смерть.
Исторически сознательное употребление запахов — благовоний, масел и прочего, было тесно связано с религией и обрядовой стороной жизни, и уж конечно такое сакральное событие как смерть было плотно окружено всякими запаховыми кодами.
Исследовать это, как мне кажется, очень интересно, как интересны и сегодняшние ассоциативные связи — скорее больница и стерильность, чем разложение. Хотя и оно, конечно, тоже.
И вот как раз про него, точнее, про один из загадочных и мощных компонентов одна статья, которой я хочу с вами поделиться — про индол: The Chemistry of Death and Desire.
Индол — это про тело, и про нафталин, про жизнь и секс и про распад, в оригинальном тексте все прекрасно расписано (ну разве что я бы не стала туда серотонин притягивать, но ладно). Рекомендую)
А сама, конечно, не могла не вспомнить Щегла — к теме спелости, жизни и смерти. Идеален, но вот вот испортится. Временное совершенство, только такое и возможно в живом. Опасная тема, понимаю, почему многих индол в духах пугает в нашу-то стерильную эпоху.
«– Этот мне тоже нравится, – прошептала мама, подойдя ко мне – я стоял возле маленького и особенно привязчивого натюрморта: на темном фоне белая бабочка порхает над каким-то красным фруктом. Фон – насыщенный шоколадно-черный – излучал затейливое тепло, отдававшее набитыми кладовыми и историей, ходом времени.
– Уж они умели дожать эту грань, голландские художники – как спелость переходит в гниль. Фрукт идеален, но это ненадолго, он вот-вот испортится. Особенно здесь, видишь, – сказала она, протянув руку у меня из-за плеча, чтобы прочертить форму в воздухе, – вот этот переход – бабочка. – Подкрылье было таким пыльцеватым, хрупким, что, казалось, коснись она его и цвет смажется. – Как красиво он это сыграл. Покой с дрожью движения.
– Долго он это рисовал?
Мама, которая стояла чуточку слишком близко к картине, отступила назад, чтобы окинуть ее взглядом, совершенно не замечая жующего жвачку охранника, внимание которого она привлекла и который пристально пялился ей в спину.
– Ну, голландцы микроскоп изобрели, – сказала она. – Они были ювелирами, шлифовщиками линз. Они хотели, чтобы все было подробнее некуда, потому что даже самые крошечные вещи что-нибудь да значат. Когда видишь мух или насекомых в натюрмортах, увядший лепесток, черную точку на яблоке – это означает, что художник передает тебе тайное послание. Он говорит тебе, что живое длится недолго, что все – временно. Смерть при жизни. Поэтому-то их называют natures mortes. За всей красотой и цветением, может, этого и не углядишь поначалу, маленького пятнышка гнили. Но стоит приглядеться – и вот оно.»
Coorte Adriaen Three Medlars With A Butterfly